Текст с описанием празднования
«КРАСНОЕ СОЛНЫШКО.
Празднование 900-летия крещения Руси в Киеве 15-го июля 1888 г.
Рано утром, часов в 7, стал раздаваться однообразный удар колокола. Он разбудил меня. Быль чудесный безоблачный день. Пока я лежал в постели, послышались веселые звуки военного марша, заставившие меня вскочить и начать быстро одеваться. Звуки приближалась. Я подошел к окну и увидел солдат с духовыми инструментами, маршировавших по улице. Минут через десять, когда замолк марш, раздались новые звуки военной музыки — шел другой полк.
Хотя было рано, но я вышел из дому, опасаясь, что толпа не позволить мне пробраться своевременно к месту, где должно совершаться водосвятие.
Действительно, улицы уже были запружены народом. Все шли к Днепру. Нарядные киевлянки или, как они сами себя называют, киянки шумели своими накрахмаленными синими, розовыми и белыми платьями, в сопровождении умытых и благообразных кавалеров. Не было ни одного печального лица. Ожидание торжества на всех наложило печать какой-то особой праздничной энергии. Извозчиков уже не видно совсем — их разобрали. Солнце весело продолжало светить, играя на штыках солдат, которые возле казарм составили ружья в козлы, в ожидании, когда им прикажут двинуться. Чувствовалось, что день будет жаркий. И, чтоб от пота не загрязнились цветные воротники, солдатики временно прикрыли их бумагой и повязали платками, что придавало им смешной вид.
На Крещатике народ буквально толпился. Двумя потоками, по обоим тротуарам, быстро шагала пестрая толпа. Общее движение увлекло и меня, и я пошел в ногу со всеми. Чем дальше, тем все гуще и гуще становилась толпа.
Крещатик — одна из красивейших улиц Kиeвa. Впрочем, она могла бы сделать честь любой столице. Киевляне не позаботились украсить ее цветами и гирляндами, как это было в приезд Государя. Только дума выставила щит с крестом из зелени и с цифрой 900. Зато флаги хлопали над головами — красные, белые и cиние. Магазины были заперты. Улица имела торжественный вид.
Спустившись по Александровскому спуску, я отправился к пристани. Не смотря на толпу, порядок был образцовый. Показав свой билет, выданный мне из бюро городской управы, я вступил на палубу парохода „Могучий".
На пароходе было просторно, потому что пароход был городской, а не частный. Целая эскадра пароходов через несколько минут отчалила от берега, и нас разместили не в далеком расстоянии от деревянной часовенки с желтым не позолоченным крестом, выстроенной на берегу Днепра против памятника Крещения, для предстоящего водосвятия.
Величественная картина развернулась предо мной. Уже довольно высоко стояло солнце в совершенно безукоризненной небесной лазури. Справа, на крутой горе, возвышался памятник св. Владимира с крестом в руке. Зеленые склоны гор казались живыми от толпившегося по ним народа. Сначала было сделано распоряжение не пускать народ на откосы. Но когда народ стал прибывать, распоряжение это было отменено, может быть, потому, что не было сил привести его в исполнение — толпа состояла, по крайней мере, из 40 000 чел. — и вот празднество вдруг приобрело необычайно грандиозный и живописный вид. Эти горы можно было сравнить с колоссальными букетами цветов.
За часовенкой внизу горы, которая в древности называлась Чортовым-Беремищем, потому что на ней стояло капище славянского Юпитера, златоусого бога Перуна, — был устроен навес, павильон для почетных гостей, а от него, по направлению к памятнику св. Владимира, тянулась огромная эстрада для 4 000 зрителей. Эстрада была наполнена людьми и находилась в постоянном движении — все разыскивали свои места. Наконец, мало по малу успокоились.
Прошло четверть часа, прошло полчаса, прошел час. Солнце подымалось и палило своими, почти отвесными, лучами многотысячную толпу. Живость впечатления, произведенного на меня блестящею картиною и всей этой необычной обстановкой, постепенно стала исчезать.
В скуке ожидания проводить неподвижно под жгучим солнцем часы — как тогда казалось, бесконечные часы — было мучительно. Внимание на время проснулось, только когда заиграл военный марш, и но берегу Днепра, между эстрадой с одной стороны и войсками с другой, проскакал со своей свитой генерал-губернатор Дрентельн — тучный, небольшого роста, старик в Андреевской ленте через плечо и в серой меховой шапке. Он поздоровался с солдатами и поскакал назад — на встречу процессии духовенства с митрополитом Платоном во главе, которая, но всей вероятности, уже подвигалась по направлению к Днепру, по окончанию богослужения в лавре.
Однако ждать пришлось еще долго. Опять скука томления, опять живые краски великолепной картины вдруг точно полиняли от солнечного зноя! Ветра не было. Тишина стояла мертвая. Порядок во всем образцовый. Глаз жаждал разнообразия; единственное в своем роде зрелище, которое с парохода представлялось особенно величавым, стало казаться обыденным, неинтересным.
Поэтому на пароходе все оживились, когда в воду с берега упала собачка и никак не могла выкарабкаться назад. На нее направились бинокли, она возбудила к себе всеобщее сочувствие. Она пошла ко дну. Ах, бедняжка!.. Но вот собачка опять показалась на поверхности воды. Городовой, стоявший на берегу, схватил ее за шиворот и бросил на песок. Слава Богу, собачка спасена!
Так прошел, должно быть, целый час, показавшиеся мне вечностью. Еще никогда, в течение этого лета, в Киеве не жгло так безжалостно солнце. Несомненно, сегодня оно было самое праздничное, ослепительно праздничное...
Странная тупая боль чувствуется в мозгу, во рту сухо. На пароходе в буфете уже выпили весь лимонад, всю сельтерскую воду. Есть только коньяк со льдом, да и того скоро не будет. Мне подали простую воду, но она показалась горькой на вкус.
Между тем яркие краски усеянных людьми гор все больше и больше линяют — они слились в какой-то общий сверкающий тон, очертания предметов стали зыблиться, и я видел, как зыблится и слегка расплывается в воздухе темный силуэт памятника св. Владимира.
Но что это там, на горе? Я делаю над собою усилие, прогоняю от себя кошмар, навеваемый на меня нестерпимым зноем, и смотрю в бинокль: около памятника св. Владимира уже искрились кресты и хоругви крестного хода. Четыре огромные кадильницы курились вокруг памятника, и легкий дымок их поднимался вверх столбообразною спиралью.
Около получаса продолжалось шествие духовенства. Их ризы блестели па солнце, легкое облако дыма и пыли окутывало процессию, а в воздухе над ней колебались серебряные и золотые хоругви. Медленно, с пением, торжественные отголоски которого доносились к нам на пароход, вступило шествие на площадку перед часовенкой.
Я обнажил голову. Но едва только снял я шляпу, следуя примеру соседа, положил на темя смоченный водою платок, как солнечный кошмар опять застлал мое зрение зыблящейся светозарной дымкой. На секунду я потерял сознание.
Знакомый, бывший на пароходе, проводил меня вниз в каюту, где, положивши себе на сердце кусок льда, я скоро оправился, хотя, впрочем, два дня потом чувствовал себя нехорошо.
Когда я поднялся на палубу, все уж было кончено — процессия ушла, эстрада опустела, музыка играла вдали „Коль славен". Пароход тронулся с места, и мы высадились на берег, где узнали, что умер Дрентельн, пораженный на коне апоплексическим ударом.
Жизнь человека, за минуту перед тем бодрого и здорового, также скоро погасла, как погас этот праздник 900-летия крещения Руси, как исчез и рассеялся в воздухе дымок кадильниц, курившихся вокруг памятника святого Владимира, прозванного Красным-Солнышком.
I. Ясинскiй »
Источник